«Смерть Пушкина возвестила России о появлении нового поэта — Лермонтова». Этими словами писатель 30—40-х годов XIX века В. А. Соллогуб выразил то сильное впечатление, которое произвело на русское общество стихотворение молодого Лермонтова «Смерть поэта».
Тревогу тех дней, когда весь Петербург, а затем вся Россия узнали имя Лермонтова, запечатлел в своих «Литературных воспоминаниях» И. И. Панаев: «Трагическая смерть Пушкина пробудила Петербург от апатии. Весь Петербург всполошился. В городе сделалось необыкновенное движение. На Мойке у Певческого моста (Пушкин жил тогда в первом этаже старинного дома княгини Волконской) не было ни прохода, ни проезда. Толпы народа и экипажи с утра до ночи осаждали дом; извозчиков нанимали, просто говоря: «К Пушкину», и извозчики везли прямо туда. Все классы петербургского народонаселения, даже люди безграмотные, считали как бы своим долгом поклониться телу поэта. Это было уже похоже на народную манифестацию, на очнувшееся вдруг общественное мнение. Университетская и литературная молодежь решила нести гроб на руках до церкви; стихи Лермонтова на смерть поэта переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались наизусть всеми».
Вся передовая молодежь услышала в гневном обличительном стихотворении Лермонтова выражение мыслей и чувств лучши хлюдей своего времени, голос целого поколения. В. В. Стасов, учившийся тогда в Училище правоведения, рассказывал: «...спустя несколько месяцев после моего поступления в училище Пушкин убит был на дуэли. Это было тогда событие, взволновавшее весь Петербург, даже и наше училище; разговорам и сожалениям не было конца, а проникшее к нам тотчас же, как и всюду, тайком, в рукописи, стихотворение Лермонтова „На смерть Пушкина“ глубоко взволновало нас, и мы читали и декламировали его с беспредельным жаром в антрактах между классами. Хотя мы хорошенько и не знали, да и узнать-то не от кого было, про кого это речь шла в строфе:
А вы, толпою жадною стоящие у трона... и т. д.,
но все-таки мы волновались, приходили на кого-то в глубокое негодование, пылали от всей души, наполненной геройским воодушевлением, готовые, пожалуй, на что угодно, — так нас подымала сила лермонтовских стихов, так заразителен был жар, пламеневший в этих стихах. Навряд ли когда-нибудь еще в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление».
Стихотворение дотоле почти безвестного корнета лейб-гвардии гусарского полка Михаила Лермонтова в начале февраля дошло и до круга ближайших друзей Пушкина, в частности до семейства Карамзиных. Уже 2 февраля 1837 года А. И. Тургенев записал в своем дневнике: «Стихи Лермонтова прекрасные». Через четыре дня, утром, за завтраком в Тригорском после похорон Пушкина, А. И. Тургенев рассказал П. А. Осиповой об этих стихах Лермонтова и обещал ей прислать их из Петербурга тотчас же после возвращения3. 11 февраля А. И. Тургенев читал стихотворение Лермонтова «Смерть поэта» слепому И. И. Козлову, а 13 февраля послал достоверный список А. Н. Пещурову.
И, видимо, не случайно именно в пушкинском журнале «Современник», в майской книжке, появилось стихотворение Лермонтова «Бородино». Оно вышло в свет, когда опальный поэт был уже в ссылке, на Кавказе. Мы знаем, кто из литераторов, близких к делам «Современника», был посредником между молодым поэтом и редакцией журнала: это был А. А. Краевский, который после смерти Пушкина продолжал редактировать «Современник» вместе с П. А. Вяземским, В. А. Жуковским, В. Ф. Одоевским и П. А. Плетневым. Через своего друга С. А. Раевского Лермонтов познакомился с Краевским еще в 1836 году. 17 февраля 1837 года Краевский спрашивал в записке, адресованной Раевскому: «Что сталось с Лермонтовым?». Позднее Лермонтов в двух письмах к Раевскому упоминал Краевского2. С Краевским Лермонтов был знаком раньше и ближе, чем с А. И. Тургеневым, П. А. Плетневым, П. А. Вяземским или В. А. Жуковским. И только после смерти Пушкина, когда Лермонтов стал широко известен стихотворением «Смерть поэта», он сблизился с друзьями Пушкина.
Во время кавказских странствий в 1837 году Лермонтов написал «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Как только «Песня...» была закончена, поэт послал ее Краевскому, который в это время купил у Воейкова издание еженедельных «Литературных прибавлений к „Русскому инвалиду». Историю напечатания «Песни...» со слов Краевского рассказал А. Н. Пыпин: «Цензор нашел совершенно невозможным делом напечатать стихотворение человека, только что сосланного на Кавказ за свой либерализм. Издатель „Прибавлений“ (т. е. Краевский) выручил стихотворение только тем, что обратился к Жуковскому, который был в великом восторге от стихотворения Лермонтова, находил, что его непременно надо напечатать, и дал Краевскому письмо к министру народного просвещения. Уваров нашел, что цензор был прав в своих опасениях, но разрешил печатание на своей ответственности, не позволив, однако, ставить имени Лермонтова, которое было заменено случайными буквами», т. е. «-въ».
В начале 1838 года по пути в Новгород Лермонтов привез в Петербург из первой кавказской ссылки рукопись «Тамбовской казначейши». 15 февраля 1838 года поэт сообщал М. А. Лопухиной по-французски: «Я был у Жуковского и по его просьбе отнес ему „Тамбовскую казначейшу“, которую он просил; он понес ее к Вяземскому, чтобы прочесть вместе; им очень понравилось, напечатано будет в ближайшем номере Современника».
«Бородино», «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» и «Тамбовская казначейша» не были первыми произведениями Лермонтова, увидевшими свет. Известно, что еще до создания стихотворения «Смерть поэта», принесшего Лермонтову всенародное признание, были напечатаны два его юношеских произведения: стихотворение «Весна» в журнале М. Г. Павлова «Атеней» за 1830 год (ч. IV, стр. 114)2 и поэма «Хаджи Абрек» в журнале О. И. Сенковского «Библиотека для чтения» за 1835 год (т. XI, август, отд. 1, стр. 81—94)3. Но публикация этих произведений не принесла их юному автору славы. «Весна» была подписана латинской буквой «L» и обнаружена Н. Л. Бродским только в 1945 году4, а поэма «Хаджи Абрек», подписанная именем Лермонтова,в свое время была замечена только немногими любителями отечественной словесности.
Таким образом, литературная известность Лермонтова возникла внезапно в конце января и в феврале 1837 года и распространилась по всей России вместе с его стихами «Смерть поэта»; эта известность открыла Лермонтову путь в «большую литературу», в журналы: в 1837 году в «Современнике» появляется стихотворение «Бородино», в 1838 году — повесть в стихах «Тамбовская казначейша» и в «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду“» — «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова».
Первым, кто откликнулся на эти произведения Лермонтова в печати, был В. Г. Белинский. Так, в примечании к рецензии на поэму Бернета «Елена», помещенной в апрельской книжке «Московского наблюдателя» за 1838 год, Белинский писал: «...мы прочли прекрасное стихотворение „Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова“. Не знаем имени автора этой песни, которую можно назвать поэмою, в роде поэм Кирши Данилова, но если это первый опыт молодого поэта, то не боимся попасть в лживые предсказатели, сказавши, что наша литература приобретает сильное и самобытное дарование».
Через год в том же «Московском наблюдателе», рецензируя тт. XI и XII «Современника», Белинский весьма сочувственно отозвался о «Тамбовской казначейше», может быть, даже не зная, что она написана автором стихотворения «Смерть поэта»: «В XI томе помещена целая поэма „Казначейша“. Стих бойкий, гладкий, рассказ веселый, остроумный — поэма читается с удовольствием».
Одновременно с первыми сочувственными отзывами Белинского пришло признание Лермонтова в петербургском светском обществе, для которого Лермонтов был автором нашумевших стихов, только что возвращенным из ссылки опальным поэтом, остроумным, находчивым, хотя и злоречивым собеседником. Об этом успехе в петербургском обществе сам Лермонтов писал по-французски М. А. Лопухиной: «Я кинулся в большой свет.
Целый месяц был в моде, меня разрывали на части. Это по крайней мере откровенно. Весь этот свет, который я оскорблял в своих стихах, с наслаждением окружает меня лестью; самые красивые женщины выпрашивают у меня стихи и хвалятся ими как величайшей победой... Было время, когда я стремился быть принятым в это общество в качестве новобранца. Это мне не удалось, аристократические двери для меня закрылись. А теперь в это же самое общество я вхож уже не как проситель, а как человек, который завоевал свои права. Я возбуждаю любопытство, меня домогаются, меня повсюду приглашают, а я и виду не подаю, что этого желаю...».
Вместе с тем Лермонтов отлично понимал, как глубока пропасть, отделяющая его от светского Петербурга, понимал и то, что конфликт с этим обществом неизбежен и что, возникнув, он приведет к катастрофе: «...этот новый опыт принес мне пользу, потому что дал мне в руки оружие против общества, и, если когда-либо оно будет преследовать меня своей клеветой (а это случится), у меня будут по крайней мере средства мщения; несомненно нигде нет столько подлостей и смешного...».
Зимой 1838—1839 годов Лермонтов находит в петербургском обществе несколько семейств, где его по-настоящему понимали и ценили. Почти каждый день Лермонтов обедает у Карамзиных, беседуя там с П. А. Вяземским, В. А. Жуковским, П. А. Плетневым, А. И. Тургеневым, он постоянный посетитель вечеров В. Ф. Одоевского, у которого знакомится с И. И. Панаевым, встречается с В. А. Соллогубом и братьями Виельгорскими; наконец, к этому времени относится сближение Лермонтова с А. А. Краевским.
Во второй половине 1838 года Краевский приобрел право на издание журнала «Отечественные записки». Ему удалось объединить вокруг обновленных «Отечественных записок» лучшие литературные силы того времени. Краевский привлек к сотрудничеству в журнале Белинского, который в октябре 1839 года переехал из Москвы в Петербург и шесть лет жизни отдал «Отечественным запискам», сделав их лучшим, самым прогрессивным журналом в России 40-х годов.
В первой же книжке «Отечественных записок» за 1839 год было напечатано программное стихотворение Лермонтова «Дума», появление которого произвело на современников громадное впечатление. «Лермонтов вышел снова на арену литературы с стихотворением „Дума“, изумившим всех алмазною крепостию стиха, громовою силою бурного одушевления, исполинскою энергиею благородного негодования и глубокой грусти», — писал Белинский2.
Редкая книжка «Отечественных записок» обходилась безучастия Лермонтова. В этом журнале после «Думы» были напечатаны стихотворения «Поэт», «Русалка», «Ветка Палестины», «Не верь себе», «Еврейская мелодия», «В альбом (Из Байрона)», «Три пальмы», «Молитва» («В минуту жизни трудную»), «Дары Терека», «Памяти А. И. О<доевско>го», «Как часто, пестрою толпою окружен», «Казачья колыбельная песня», «Журналист, читатель и писатель», «Воздушный корабль», «Отчего», «Благодарность», «Молитва» («Я, матерь божия»), «Из Гёте» («Горные вершины»), «Ребенку» («О грезах юности томим воспоминаньем»), А. О. Смирновой («Без вас хочу сказать вам много»), «К портрету» («Как мальчик кудрявый резва»), «Есть речи — значенье», «Завещание», «Оправдание», «Родина», «Последнее новоселье», «Кинжал», «Пленный рыцарь». Здесь же были впервые опубликованы повести «Бэла», «Тамань» и «Фаталист», вошедшие впоследствии в роман «Герой нашего времени».
Какого труда иногда стоило Краевскому провести через цензуру некоторые произведения Лермонтова, какие препятствия приходилось ему преодолевать, видно из переписки его с цензором А. В. Никитенко. Особенно показательна в этом отношении история первой публикации «Фаталиста» в ноябрьской книжке журнала.
К осени 1839 года относится первая попытка Краевского напечатать в «Отечественных записках» отрывки из кавказской редакции «Демона», но у Лермонтова не оказалось в руках готовой рукописи. 10 октября в письме к И. И. Панаеву Краевский с негодованием восклицал: «Лермонтов отдал бабам читать своего „Демона“, из которого я хотел напечатать отрывки, и бабы чорт знает куда дели его; а у него уж, разумеется, нет чернового, таков мальчик уродился!».
Не увенчалась успехом и вторая попытка Краевского напечатать «Демона» полностью в январской книжке «Отечественных записок» за 1842 год. Вместо «Демона» в той же книжке журнала было помещено заявление Краевского, что поэма не напечатана «по независящим от редакции обстоятельствам», а 8 февраля 1842 года Белинский писал И. И. Ханенко: «„Демон“ Лермонтова запрещен в „Отечественных записках“».
В «Отечественных записках» напечатана не только бо́льшая часть произведений Лермонтова, публиковавшихся при его жизни, но и почти все статьи Белинского о Лермонтове. Следует признать, что «Отечественные записки» последовательнее, чем какой-либо другой журнал, знакомили русских читателей с творчеством Лермонтова и настойчиво разъясняли, как велико его значение в истории русской литературы конца 30-х и начала 40-х годов. Каждому изучающему наследие Лермонтова необходимо всесторонне ознакомиться с русской журналистикой первой половины прошлого столетия, но прежде всего нужно иметь в виду, что из всех журналов того времени Лермонтов больше всего был связан с «Отечественными записками» и с литераторами, группировавшимися вокруг редакции этого журнала.
Насколько последовательно Лермонтов был верен «Отечественным запискам», видно из того, что со времени перехода этого журнала в руки Краевского поэт только два стихотворения напечатал в «Одесском альманахе на 1840 год» («Узник» и «Ангел»), одно стихотворение в «Литературной газете» («И скучно, и грустно») и поместил в «Москвитянине» перед последним отъездом на Кавказ стихотворение «Спор».
В последние месяцы жизни Лермонтов несколько отошел от Краевского. Возможно, этот отход начался после появления в мартовской книжке «Отечественных записок» за 1840 год повести В. А. Соллогуба «Большой свет» (эту повесть, направленную против Лермонтова, Краевский был вынужден опубликовать, т. к. она была написана по заказу великой княгини Марии Николаевны). Как бы то ни было, несомненный интерес представляют свидетельства Краевского и Соллогуба о том, что Лермонтов во время последнего пребывания в Петербурге делился с приятелями планами издания своего литературного журнала. «Мы в своем журнале, — говорил он, — не будем предлагать обществу ничего переводного, а свое собственное. Я берусь к каждой книжке доставлять что-либо оригинальное, не так, как Жуковский, который все кормит переводами, да еще не говорит, откуда берет их».
В начале 1840 года, еще до появления в «Отечественных записках» повести Соллогуба «Большой свет», Лермонтов подготовил к изданию роман «Герой нашего времени». Это издание осуществлялось при непосредственном участии Краевского и его помощников по редакции «Отечественных записок». Обе части первого издания романа в количестве 1000 экземпляров вышли в свет в первой половине апреля. В этом издании были опубликованы не печатавшиеся ранее в журнале повести «Максим Максимыч» и «Княжна Мери».
При ближайшем содействии Краевского и некоторых сотрудников редакции «Отечественных записок» в начале ноября 1840 года вышли в свет «Стихотворения М. Лермонтова», также выпущенные тиражом в 1000 экземпляров.
Будучи в ссылке на Кавказе, Лермонтов не имел возможности править корректуры и наблюдать за изданием сборника своих стихотворений. Но нет никаких сомнений в том, что отбор стихотворений и расположение их в сборнике были продуманы поэтом. К этому времени Лермонтов написал около четырехсот стихотворений и тридцать поэм. Правда, стихотворение «Смерть поэта», драма «Маскарад» и поэма «Демон» не могли быть напечатаны по цензурным условиям, но из большого числа произведений, которые можно было включить в сборник, Лермонтов отобрал только 26 стихотворений и две поэмы: «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» и «Мцыри». Даже поэмы «Хаджи Абрек» и «Тамбовская казначейша», незадолго до того напечатанные в журналах, не были включены в сборник.
Сборник «Стихотворения М. Лермонтова» открывался «Песней про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Затем было помещено «Бородино». Лермонтов как бы подчеркивал, что придает этим произведениям первостепенное значение. Одно из первых мест занимала «Дума». Центральное положение в сборнике было отведено таким стихотворениям, как «Дары Терека», «Памяти А. И. О<доевско>го», «Первое января», «Казачья колыбельная песня», «Журналист, читатель и писатель», «И скучно, и грустно». Сборник был составлен таким образом, чтобы выделить в первую очередь все наиболее значительные произведения народно-эпического характера, а также стихотворения, в которых Лермонтов давал суровую оценку окружающему его светскому обществу и выражал неудовлетворенность современной жизнью. При таком построении сборника даже глубоко личные, субъективные стихотворения получали общественную значимость и приобретали особое звучание («Отчего», «Из Гёте» и т. д.). Сборник стихотворений опального поэта заключался элегией «Тучи», которая напоминала читателю о печальной участи политического изгнанника.
В сборнике «Стихотворения М. Лермонтова» обнаруживаются следы вмешательства цензуры. В «Думе» заменены точками строки «Перед опасностью позорно малодушны И перед властию презренные рабы». В стихотворении «Памяти А. И. О<доевско>го» вместо «И свет не пощадил — и бог не спас», читаем: «И свет не пощадил — и рок не спас».
Две купюры сделаны в поэме «Мцыри». Из текста Лермонтова не только выброшены, но даже не заменены точками слишком смелые строки на стр. 133: «Узнать, для воли иль тюрьмы На этот свет родимся мы». Таким же образом выпущены строки на стр. 158, свидетельствующие о религиозном вольномыслии Мцыри:
Но что мне в том? — Пускай в раю,
В святом, заоблачном краю
Мой дух найдет себе приют...
Увы! — за несколько минут
Между крутых и темных скал,
Где я в ребячестве играл,
Я б рай и вечность променял...
В издании этого сборника есть ошибки, опечатки. В «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» пропущены строки 41—441; в стихотворении «Журналист, читатель и писатель» вместо «живое, свежее творенье» напечатано «светлое творенье»; в «Мцыри» по рукописному тексту значится «Ты помнишь: в детские года Слезы не знал я никогда», а напечатано «Ты помнишь детские года: Слезы не знал я никогда» и т. д.
Но несмотря на отдельные неточности и опечатки прижизненные публикации произведений Лермонтова в журналах, а также первые издания «Героя нашего времени» и сборника «Стихотворения М. Лермонтова» имеют исключительно большое текстологическое значение, так как автографы многих зрелых произведений Лермонтова до нас не дошли и единственным источником текста являются эти прижизненные издания; так, например, нет ни черновых, ни беловых автографов «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», стихотворения «Бородино» и повести «Бэла».
Подводя итоги обзору прижизненных публикаций произведений Лермонтова, приходим к выводу, что современники поэта могли составить далеко не полное представление о его творчестве. «Смерть поэта» и «Демон» получили довольно широкое распространение в списках и были знакомы многим любителям поэзии. Но совершенно не были известны при жизни поэта его современникам юношеские стихотворения и поэмы Лермонтова, а также первые прозаические опыты — «Вадим» и «Княгиня Лиговская». При жизни поэта не было напечатано или поставлено на сцене ни одно драматическое произведение Лермонтова. Только немногие современники могли по спискам ознакомиться с «Маскарадом».
Уже после смерти Лермонтова стали известны его самые значительные зрелые стихотворения, вписанные в последние месяцы жизни в альбом, подаренный поэту В. Ф. Одоевским.
Среди этих творений Лермонтова можно назвать «Выхожу один я на дорогу», «Листок», «Морская царевна», «Нет, не тебя так пылко я люблю», «Они любили друг друга», «Пророк», «Свидание», «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана»), «Тамара» и «Утес». Эти и другие стихотворения Лермонтова были впервые напечатаны (главным образом в «Отечественных записках») только в 1842—1844 годах.
Из «Отечественных записок» не только в Петербурге и Москве, но и в самых далеких и глухих уголках необъятной Руси узнавали русские люди произведения Лермонтова. По случайно доходившим до них книжкам журнала знакомились с творчеством нового молодого поэта и сосланные в Сибирь декабристы.
В 1840 году В. К. Кюхельбекер обнаружил в № 5 «Отечественных записок» стихотворение «Воздушный корабль» и отметил в своем дневнике этот перевод Лермонтова. 5 февраля 1841 года Кюхельбекер прочел в «Отечественных записках» статью Белинского о «Герое нашего времени» и записал в дневнике, что, «судя уже и по рецензии, принужден поставить Лермонтова выше Марлинского и Сенковского». Что значила эта оценка в устах Кюхельбекера, явствует хотя бы из того, что в свое время он готов был признать Марлинского одним из самых вдохновенных наших писателей, с которым мало кто в русской литературе может поспорить о первенстве.
Суждения Кюхельбекера о Лермонтове не стали в те годы достоянием русской критической мысли, так как дневники Кюхельбекера были опубликованы только в советское время. Его записи интересны тем, что Кюхельбекер, оторванный от литературной жизни Петербурга и Москвы, находясь в далекой Сибири, уже в то время понял значение Лермонтова. В письме к племяннице 9 марта 1843 года Кюхельбекер писал: «Лермонтова считаю самым талантливым писателем изо всех, которые принялись за перо после Грибоедова и Пушкина».
Однако Кюхельбекер не все безоговорочно принимал в творчестве Лермонтова. В высказываниях Кюхельбекера о Лермонтове сказались как сильные, так и слабые стороны литературной позиции поэта-декабриста. Относясь к стихотворениям Лермонтова как к эклектическим, подражательным, хотя и спаянным «в стройное целое» силой поэтического таланта автора, Кюхельбекер выделял среди лермонтовских произведений роман «Герой нашего времени» и драму «Маскарад».
Оценка «Героя нашего времени», данная Кюхельбекером, двойственна. Прежде всего это в художественном отношении творение первоклассное, «создание мощной души». Вместе с тем «жаль, что Лермонтов истратил свой талант на изображение такого существа, каков его гадкий Печорин».
В оценке Печорина проявился обычный в декабристской критике и литературе «нравственный критерий», принципиально оценочный подход к центральному герою, который должен выражать авторские идеалы. С этой точки зрения «Маскарад», будучи произведением менее зрелым, чем «Герой нашего времени», оказывается для Кюхельбекера более приемлемым. «„Маскарад“ не в художественном, а в нравственном отношении выше, потому, что тут есть, по крайней мере, страсти»2. Сравнивая драму Лермонтова с «Марией Тюдор» В. Гюго, попавшей к нему в руки в это же время, Кюхельбекер отдает решительное предпочтение «Маскараду». Эта драма «нашего поэта далеко и далеко превосходит нелепую драму французского стихотворца», — пишет Кюхельбекер племяннице3, отмечая насыщенность каждого творения Лермонтова «родовой идеей», совершенно необходимой, по его мнению, для художественного произведения. |
